Юрий Шевчук: Исполняя «Осень» в тысячный раз, ты должен делать это как впервые...

Он собрал редкий в нынешнее время аншлаг. А накануне в студии «Авторадио-Череповец» прошел часовой прямой эфир Юрия Шевчука. Он ответил на вопросы радиослушателей и журналистов местных СМИ, в том числе и «Глянца». Кстати, как признался сам Юрий Юлианович, это было его первое интервью в этом году.

О вдохновении. «Стараюсь думать о себе скромнее»

Вдохновение — барышня такая… ветреная. А вдохновляет меня жизнь, скажу банально. Я вообще сейчас боюсь этого слова — «вдохновляет»: стараюсь думать о себе скромнее. Не знаю, получается ли это. Важно, что душа болит. Важно, что не живешь в башне из слоновой кости, а рефлектируешь на какие-то ситуации, на жизнь, видишь и чувствуешь людей. Тогда, конечно, переживаешь, нервничаешь. И вот именно тогда что-то пишется.

Для свободного творчества необходима внутренняя свобода. Мне кажется, это очень тяжело. Люди или уже рождаются с внутренней свободой, или мучительно воспитывают ее в себе. Это очень серьезный путь. С другой стороны, свобода — это и огромная ответственность: как пройти между Сциллой и Харибдой, как найти эту золотую середину, чтобы быть свободным, но еще бы и окружающие от тебя не страдали. Чтобы не давить никому на ноги…

Об альбомах. То ложки режем, то сталь варим

Художники меня поймут: я как-то плясал уже на подобных образных рядах. Иногда работаешь маслом, широкой кистью — большое полотно. Как это было, скажем, с альбомом «Иначе». А иногда используешь пастель, графику — как в альбоме «Прозрачный». Все очень связано: звук, цвет, звуковые и тональные отношения, тексты, рифмы. Я даже не отделяю одно от другого — это все одни и те же категории. Поэтому после такой серьезной, «армагеддонистой» программы, как «Иначе», где мы так много всего «накаркали» про новые времена, всегда хочется какой-то легкости, нежности, трепета и пастели. Вместе с тем в «Прозрачном» есть песни и социального характера, но они все-таки не так явно выведены, как в предыдущих альбомах, где есть «За тобой пришли», «Пустота» и прочие.

У «ДДТ» всегда были, не побоюсь этого слова, концептуальные альбомы, начиная с первого, который назывался «Черный пес Петербург». Мы полностью вложились в него и ту программу делали целый год: придумывали сценографию, впервые в своей жизни делали образную музыку. Например, я писал, как идет снег, — для рок-н-ролльщика это довольно сложно. Но как-то смог…

Потом у нас появился «Мир номер ноль». В одной из своих поездок по стране я доехал до самой дальней заставы на Дальнем Востоке. И там, на границе, стоял столб с гербом России. На столбе был написан «0». Я спросил у пограничников: а дальше что? Мне сказали: а там Монголия. Спрашиваю: а можно прогуляться? Отвечают: да иди, Юра. А там сплошная степь, пустота. Кроме сусликов нет никого, край ойкумены… Я походил, погулял. А там еще высота две тысячи метров над уровнем моря, поэтому вечная осень и вечный дождь. Под этим дождем и родился замысел альбома «Мир номер ноль». В нем, кстати, идет борьба местоимений: я, ты, он, она. Вместе дружная страна? Или нет? Я не знаю, будет ли у нас еще такая большая программа. Вообще, если бы я владел нотной грамотой, то, наверное, оперы бы писал: мне интересны большие формы. И музыки много в башке. Но Его Величество рок-н-ролл много в себя не принимает, это все-таки «легкий жанр», здесь особо не развернуться. Сейчас уже работаем над следующим альбомом, он будет абсолютно песенным. Большая тема рождается медленно: невозможно написать сразу две-три огромных концертных программы. Поэтому у меня так и чередуется: то ложки режем, то сталь варим.

Когда накопится достаточное количество текстов, можно будет задуматься и о выпуске книги, но сейчас пока не накопилось. Недавно я вообще брал небольшой гастрольный перерыв. В это время мои музыканты занимались записью альбома «Алена», певицы, бэк-вокалистки «ДДТ». А я работал над новым материалом. Сейчас мы начали его потихонечку репетировать, но когда он выйдет, я не знаю.

 

О рисовании. Буду дилетант такой, старикашечка

Если бы я был профессиональным художником, то рисовал бы людей. Когда я серьезно занимался живописью, то меня всегда интересовал портрет, человек. Я до сих пор иногда пишу портреты близких. Когда есть свободное время. Конечно, рука не та, потому что, чтобы достичь чего-то в живописи, ею нужно заниматься с утра до ночи. А я берусь за кисть лишь время от времени, потому что иногда видишь такие прекрасные отношения цветовые и тоновые, что просто невозможно не писать.

Но только портреты. Мне и в песнях важен человек. Я не апеллирую к массам, к электорату, к полкам, дивизиям и так далее — мне важна личность человека. Вот поэтому мне и в живописи интересен портрет. Я и курсовую работу писал по своему любимому портретисту Веласкесу. Он просто гениален! Вообще люблю испанскую живопись. Например, Эль Греко. Он, конечно, менее портретист, но и портреты у него тоже есть. Одно время обожал Валентина Серова, страдал реализмом. Ну а потом, к своему счастью, стал понимать портреты кисти Модильяни и Пикассо: все эти ломаные реальности тоже выражают сущность человека, только другими художественными средствами.

Сейчас у меня есть пара недописанных портретов моей супруги. Вот брошу музыку, выйду на пенсию и допишу. Вот тогда я серьезно займусь живописью. Правда, буду дилетант такой, старикашечка. Но это же все равно радость.

 

О маме. Вот пример тебе, чудак!

Моя мама Фания Акрамовна Шевчук живет в Уфе. Недавно отпраздновали ее девяностолетие. Но она до сих пор рисует, пишет. Недавно делали ее выставку. Но рисует она вовсе не для выставки, а потому что не может не писать. Когда у нее хорошее здоровье, когда она себя хорошо чувствует, то берет кисть и пишет. Я смотрю на нее и думаю: вот пример тебе, чудак! Вот это настоящее, это важное! Маму мою в мае приняли в Союз художников. В связи с ее юбилеем. У нее было уже семь персональных выставок.

 

О Башлачеве. Камертон и колокол

Череповец для меня — это прежде всего Саша Башлачев. Я здесь бывал и пел в Сашину честь, помню, в день его рождения. Надеюсь, споем и еще. В этот приезд схожу в его музей. Саша — гениальный поэт, что тут говорить, я об это уже язык стер. Отношусь к нему с глубочайшим уважением. Вот сейчас, кстати, в связи с новым альбомом, над которым я работаю, переслушиваю Башлачева. Я всегда так делаю: слушаю Сашу, Егора Летова, других каких-либо альтернативщиков, подзаряжаюсь этой энергией и абсолютной честностью. Этой альтернативы сейчас, как мне кажется, очень не хватает нашей рок-музыке. Причем альтернативы не внешней — матерщинной или полугламурной, а внутренней, серьезной. А Саша Башлачев в этом был как камертон. Я, конечно, не такой силы поэт, как он. И безусловно, я это знаю. Но тем не менее он для меня, повторюсь, как камертон, как колокол, колокольчик, который я всегда слушаю и сверяю себя с этим эталоном. С эталоном души, серьезного такого душевного вклада в песню или стихи, безжалостного к себе. У Саши был очень яркий, жесткий и прекрасный творческий путь.

О публике. Когда одиночки становятся объединены

Я не знаю, честно, чем мы берем зрителя. Харизмой, наверное. Вот спрашивают меня, чем берете, но публика же не рыба в пруду… Это рыбу взять можно, а публику… Вот есть такой замечательный композитор Десятников. Недавно слушал его интервью. Он говорит: а публики вообще нет! Его журналист переспрашивает: как так нет? А он: нет, и все! Как, говорит, вы себе представляете публику? Ведь каждый приходит поодиночке, каждый личность. Каждый со своими проблемами, своими политическими воззрениями. От кого-то жена ушла, кого-то выгнали с работы, третий выиграл миллион рублей. Но если концерт получается хороший, то все эти одиночки становятся объединены. Это важно. И если у тебя своим творчеством получается объединить таких разных людей, тогда концерт, считаю, удался. Это чувствуют все: и слушатели, и ты сам. И как-то приятно на душе: не зря небо коптишь! Это важная вещь. А все остальное неважно.
Знаю ли я, что ждет от меня публика? Об этом лучше не думать. Потому что когда ты пытаешься угадать, что от тебя ждут, ты проигрываешь. А ты чувствуешь, что есть песни, которые нужно спеть именно сегодня. Прежде всего ты сам должен тащить концерт, как ты его видишь. Но, конечно, ты ни в коем случае не имеешь права хамить публике. И если тебя просят сыграть какую-либо песню, допустим ту же «Осень», то должен с удовольствием, в тысячный раз, полюбив ее, сыграть с полной душой, как в первый раз. Иначе — ложь! Иначе ты нахамишь. Мы же от публики ждем только понимания. Понимания того, что мы делаем. Или хотя бы попытки понять.

Об «Осени» и «Дожде». Написал ночью песню — и наутро все девочки в общаге твои

«Осень» меня убьет когда-нибудь. Нет, я не против этой песни. Тем более что сейчас она опять актуальна: «Что же будет с Родиной и с нами?» Но представлять свое творчество именно ею я бы не стал никогда. Ведь после нее уже написаны пара-тройка сотен неплохих песен. И есть не менее актуальные. Просто существует инерция восприятия. Я это прекрасно понимаю, конечно. Вот человек услышал когда-то наши ранние песни и сейчас просто не воспринимает новые музыкальные поиски «ДДТ» и говорит: «Вот раньше было лучше».

А просто ему понравились те песни, тот саунд. Чтобы воспринять наше последующее творчество, надо все-таки трудиться: и душевно, и ушами, и мозгом, а делать это кому-то уже лень. Вот многие, к сожалению, и остаются на прежнем уровне восприятия «ДДТ». А я предлагаю всем — нет, не расти вместе с нами, это прозвучало бы пафосно и неправильно, — а дышать вместе с нами. То есть хотя бы слушать нас в меру сил, хорошо относиться к тому, что мы сейчас делаем. Ну вот, кстати, благодаря нашим новым альбомам к нам на концерты постоянно приходит молодежь, новое поколение. Так, на «Прозрачный» пришла та молодежь, которая про «Осень» даже и не знает, а слушает именно наши новые песни. Мы этому рады. Нормально.

«Дождь» — тоже одна из самых старых песен «ДДТ». В тот момент я как раз писал свою дипломную работу на худграфе, масштабное такое — два на полтора метра — полотно. Работал над ним в мастерской, а называлось оно «Гроза». На картине были я и мои друзья, мы спрятались в арку старого дома от дождя. Ну и балагурим там: кто-то что-то рассказывает, кто-то травит анекдоты. А люди бегают под дождем, туда-сюда ездят машины. Вот такая у меня была картина. Я очень долго работал над ней, три раза мастихином проходил и в конце концов угробил. Но параллельно написалась песня «Дождь». Вот такая прямая связь с живописью. В общем, дипломная работа у меня не получилась, а песня вышла. Может, тогда и произошел внутренний мой выбор между музыкой и живописью. А вообще, он произошел, наверное, из-за лени (смеется). Потому что писать картины очень сложно, а написал ночью песню — и наутро все девочки в общаге твои.

О фанере. Мы никогда не позволяли себе ерунды

Мы не жалеем тратиться на хороший звук и свет на своих концертах. Поэтому сами получаем меньше (смеется). Мы просто не такие жадные, как наши некоторые коллеги. Ведь это старая традиция «ДДТ», что наш концерт должен быть очень качественным. Не важно, где ты выступаешь: все должно быть сделано по самому большому счету. Не важно, маленький город или столица, везде мы играем на одном уровне, максимально высоком, на котором способны. Может, я скажу пышно, но это наша рабочая совесть. Мы никогда не позволяли себе ерунды. Как, например, когда приехали в один город и вдруг к нам прибегает коллега и просит: «Дайте бас-гитару, ребята, надо с ней немножко постоять на корпоративе». Ну мы даем, конечно. Но это ужасно, я бы так никогда не смог: под фанеру, на корпоративе. Ну что это? Музыка, что ли? Пусть ты даже плохой музыкант, но играй вживую. Когда скажем, у тебя потекли трубы дома и к тебе приходит сантехник, он же не закручивает картонным ключом. Кто-то делает материальные вещи, кто-то духовные, но нужно делать своими руками, живьем.

О жизни в деревне. Что, Юрочка, не пишется?

Пять месяцев я жил в деревне. Ко мне приехали мама, сестра, племяшка, жена. И вот я был такой барин среди девчонок. У меня небольшой домик, сто квадратов, сад, огород. Девчонки там варили малиновое варенье, я песни писал. Потом ходил на рыбалку на озеро, приносил рыбы на пару сковородок. У нас рыба небольшая, с ладошку, но девчонки очень любят. И как-то мы очень хорошо и светло прожили это время. Знаете, как в XIX веке. Дачная жизнь, природа, березки… И хорошо пишется. Потому что нет суеты. Рядом близкие люди. Ты отрубаешь телефон месяца на три и просто живешь своими самыми любимыми людьми. Ты, конечно, работаешь, бьешься головой о стену, когда что-то не идет. Они тебя все жалеют: «Что, Юрочка, не пишется?» Я: «Да вот что-то исписался, пора в управдомы, наверное! Делать что-то полезное стране, Родине…» (Смеется.) И так каждое утро. Это постоянно. А они меня жалеют, а я купаюсь в их любви и теплой жалости. Так приятно. Все меня успокаивают, варенья наложат, котлетки пожарят. Я: «Ну ладно, девчонки, пойду опять работать». Заберусь на чердак — там у меня клавиши, компьютер, лоджики, студии — и опять голову ломаю (смеется).

Эта деревня уже почти развалилась, так что соседей у меня немного, в основном дачники. Они ко мне спокойно относятся. Конечно, узнают меня, но я же и не звезда какая-то, обыкновенный, спокойный человек. Единственно, соседи удивленно на меня смотрят, когда я совершаю утренние пробежки. Начал с километра, теперь пять-шесть пробегаю. Никто не бегает, кроме меня. Бегу: «Привет, соседи!» А они мрачно так смотрят с похмела. А бегать необходимо, потому что «физика» нужна, ибо сцена — это серьезно.

 

О женщине. Чай будешь?

Русская женщина — это сейчас прежде всего мужество. Так как времена тяжелые, непростые и русская женщина опять вытаскивает мужскую часть России к свету. Я даже написал новую песню, где есть строки: «Я ценю твое мужество заваривать чай, когда все здесь горит и кричит «прощай!». Когда все плохо, наша русская женщина спокойна с утра. И замечателен ее утренний вопрос к тебе: чай будешь? Все рушится! А она: чай будешь? Вот это мужество, это красота и величие. Без иронии!

О несправедливости. Мы за мир, ребята!

Политическая несправедливость, которая сейчас, конечно, существует, — это вершина тотальной человеческой несправедливости. Между дураком и умным, между нахалом и слабым. Ужасно много несправедливости на земле. Мне не нравится реклама войны по «ящику». Рок-н-ролл — это мирное дело. Мы за мир, ребята! Вспомните Джона Леннона. А первая песня ДДТ была «Не стреляй!». И мы никогда не сойдем с этих позиций.

Как бы нам головы ни откручивали, как бы нас ни запрещали. Будем петь о том, что нас волнует. Это тоже часть рок-н-ролла. Святейший патриарх рока всего мира Джон Леннон сказал: «Попса — это когда все хорошо, а рок-н-ролл — когда не все хорошо». Извините, у нас не все хорошо, а рок-н-ролльщик чует время и говорит о том, что многих смущает. Так тонко чувствует любой художник, писатель, музыкант. И надо к этому бережно относиться, а не топтать нашего брата за то, что мы говорим. Потому что мы говорим всегда от души. Мы не лезем ни в какие депутаты и министры, мы просто поем о том, что у нас на сердце. Этим рок и отличается от всего другого: мы не развлекаем публику, а делимся своей болью и своей любовью. И выбираем любовь, а не войну.

Кстати, рок-н-ролльщики всегда умирают молодыми, сколько бы им лет ни было. Мы молоды душой и идиоты еще те! Иначе я бы писал какие-то серьезные вещи, занимался серьезным искусством.

Текст: Эдуард Абрамов
Фото: Вячеслав Боронин