«Хоббит: Пустошь Смауга»: не сказка, не со счастливым и не с концом

Из чего вышел «Хоббит» Толкиена? Рассказывать, наверное, не надо, но все же напомню. В английском городке жил-был преподаватель-филолог. Не в каком-то жалком городке, где не на что сесть и нечего съесть, а в Оксфорде. Именно там «Хоббит» и родился. Не как потенциальный бестселлер, но как филологический эксперимент. Сочиняя сказку для своих детей, Толкиен вольно экспериментировал, смешивая элементы эпоса разных стран. В первую очередь скандинавского. Получилось так хорошо, и так внезапно выстрелило, что все мы знаем, чем это кончилось: орды фанатов, ролевые движения, жанровое направление в литературе и других отраслях искусства.

Откуда взялся Питер Джексон? До трилогии «Властелин колец» новозеландский режиссер промышлял трэш-угаром с названиями типа «Рогатые трупоеды и пожирание девственной плоти» и прочей «Ходячей мертвечиной». Как при таком послужном списке уважаемая киностудия доверила ему делать эпос о фантазийном Средиземье — уму непостижимо. Но доверие оправдалось с лихвой, принеся на счета суммы с девятью нолями и новую волну толкинизма. Надо ли говорить, что вопрос о сиквеле в том или ином виде не стоял? Правильно, стоял. И Джексон взялся. За приквел. Но вот незадача: что ему до какого-то там профессора и его маленькой книжечки формата fairytale? У Джексона размах души и фантазии — уровня Льва Николаевича, не иначе.

«Хоббит» сразу пошел не тем руслом. Там, где у профессора был намек, — у Джексона появилась сцена. Где была строчка — выросла побочная сюжетная линия. Где был абзац — появилась целая серия. Где была волшебная сказка — выросла эпопея.

Джексон из тех людей, кто не умеет маленько, чуть-чуть и в меру. Из малейшей искорки он раздувает пламя, которое ко второй части выросло в целый пожар. Про того «Хоббита», который жил под землей не в какой-то мерзкой норе, можно забыть. Монструозный размах первой части продолжился во второй серии, названной «Пустошь Смога». И от оригинала Джексон пошел еще дальше — вширь и вглубь. Со всем уважением к первоисточнику, с глубочайшими его познаниями, но все-таки вширь, вширь, вширь.

Сюжетные линии плодятся на глазах зрителя и ветвятся, как деревья Лихолесья. На сцене появляются совершенно новые герои, с веток спрыгивают хорошо знакомые старые, в эпизодах мелькают смутно знакомые силуэты, а для фанатов заготовлено такое количество «пасхальных яиц», что впору из них ветвить еще один фильм. Одно появление Леголаса вызывает шквал аплодисментов. Жаль, попытка омолодить Орландо Блума на 15 лет при ближайшем рассмотрении обнажается слоями тоналки и пудры. Не щадят годы. Даже зеленых эльфов.

Помимо Логова…, простите, Леголаса, нас ждут встречи с совсем уж невиданными героями. И как итог — локальные приключения маленького хоббита и его бородатых друзей выходят за узко очерченные первоисточником рамки, и само путешествие становится всеобъемлющим. А тут еще на горизонте багровым заревом полыхает новая гроза, и масштаб происходящего раздувается до эпического: с бытийными вопросами и проблемами в масштабах мироздания.

В этом — фееричный талант Питера Джексона. Он не пошел по простому пути срубания денег на громком имени, не стал делать движущиеся картинки на базе пожелтевших страниц детской сказки. Нет, масштаб его таланта не таков. На базе мощного литературного первоисточника Джексон смастерил свое художественное произведение. Показывающее не такого «Хоббита», какой он есть, а такого, каким он мог бы быть, если бы перед профессором стояла задача написать не сказку, а роман-эпопею в четырех томах с прологом и эпилогом.
Это не хорошо и не плохо — это очень умно и талантливо. Кино не должно вкладывать письменные строчки оригинала в уста актеров. Это отдельное искусство со своим языком, своими возможностями. И Джексон, как мало кто, понимает рецепт создания действительно правильной экранизации.

Одно плохо: в фильме с заголовком «Хоббит» очень мало самого хоббита. Если в первом фильме образ Бильбо Бэггинса еще худо-бедно был смысловым центром, то во второй серии его, считай, и не видно. Все есть: и прекрасная эльфийская дива, и чудаковатый Бургомистр, на корню душащий демократию и оппозицию, и оборотни, и воплощающийся из сгустков тьмы Саурон. А Бильбо Бэггинса нет. Центральному образу отведено немного экранного времени в конце, но и там его напрочь затмевает дракон Смауг.

Это была одна из главных интриг фильма: как мимика Бенедикта Камбербэтча ляжет на цифровую модель огнедышащего змея? Эпохально легла. После джексоновского же Голлума трудно представить, что еще какого-то рисованного персонажа можно сделать живее всех актеров. Но кудесникам-визионистам это опять удалось. Смауг на экране — как живой. Именно благодаря мимике и артикуляции.

Визуальная часть (и это не стало отровением) вообще является одной из сильнейших сторон фильма. Причем «визуальная сторона» — это в широчайшем смысле слова, а не только в плане компьютерной графики. Все эти монументальные панорамы величественных гор, эпичные облеты камеры с высоты птичьего (скорее, драконьего) полета, цвета, краски, размах и детализация декораций, ракурсы, планы — сок и жизнь есть в каждом кадре. А когда эти кадры расцвечивают CG-картинкой и сдабриваются добротным 3D, глаз оторвать становится решительно невозможно. Средиземье оживает и становится невыдуманным. В него, в отличие от кэмероновского «Аватара», веришь. Да тут одна десятиминутная сцена погони на бочках стоит всех блокбастеров минувшего года!

Но кое в чем «Пустошь Смауга» таки разочарует: финальной серии ждать почти год. И финальной ли? Это такой горшочек, которому трудно не варить. Ради всех святых, не показывайте Джексону «Сильмариллион»! Иначе нас ждет очередной «Lost». Только с острыми ушами.

Расписание сеансов в кинотеатрах Череповца смотрите здесь.