Сергей Довлатов. Когда женщине противен звук твоего голоса…

Непросто это – вот так взять и признаться, что самым интересным писателем ушедшего века ты считаешь бывшего надзирателя, дружившего с фарцовщиками и диссидентами, хорошо знавшего отдельных людей с плохой стороны и выпивавшего из футляра для очков. Нелегко признаться, что этого самого писателя ты любишь больше Пушкина, Лермонтова и Чехова вместе взятых. И совсем уж непросто признаваться в том, что ты хотел бы писать так же и даже лучше, но – увы – не умеешь…

Сергей Донатович Довлатов, как ни странно, это звучит, являлся типичным примером self-made, хотя в Советском Союзе такого слова в быту не употребляли: только шепотом под одеялом вперемешку с анекдотами про членов Политбюро. Судите сами: человек с юных лет знает, чего хочет, при этом жизненные обстоятельства решительно противостоят этому нормальному, в общем-то, желанию. И ведь нельзя сказать, что Довлатов представлял собой типичный образ диссидента-нытика: вот уж чего-чего, а нытья главный циник советской эпохи в своей бурной и не очень долгой жизни старался избегать.

Да, факт остается фактом. Довлатова в Союзе не печатали, причем совершенно сознательно, я бы даже сказал, целенаправленно. Сергей Донатович переживал, выпивал и писал дальше. Он мог смириться со всякого рода несправедливостью в отношении своей нескромной персоны, даже с тем, что звук его голоса может быть противен женщине, которую… Впрочем, тут мы будем максимально деликатны: пусть личная жизнь останется таковой. Скажу как мужчина: оказаться в ситуации со раздражающим звуком голоса нетрудно, а вот выйти из нее с достоинством – явление совершенно иного порядка.

Неспособность писать как Довлатов (играть как Бэкхем, петь как Фредди Меркьюри и танцевать как Рудольф Нуреев) можно принять и понять. Но вот отсутствие фирменного «довлатовского» чувства юмора – это уже почти полная профнепригодность. По крайней мере, если вы живете в России. Довлатов сохранил свой фирменный ироничный стиль, даже эмигрировав в США, где стал, по его собственному признанию, писателем средней руки. Не хуже и не лучше остальных. Одновременно пришло признание читателей и понимание, что, может быть, вовсе не об этом он мечтал на ленинградской коммунальной кухне под стакан теплого портвейна…

Помимо иронии (в первую очередь, разумеется, самоиронии) у Сергея Довлатова был стиль. И была история. Всегда одна и та же: человек, который искренне не понимает, что происходит, но неустанно повторяет, что могло быть хуже. История гигантской страны, многонационального народа, большого грузного человека с чемоданом и фокстерьершей. Мало ли таких бродило по пыльным дорогам советской действительности в прошлом веке? Очень может быть, что даже косой десяток, а вот меткая фраза про четыре миллиона доносов принадлежит яркому кавказцу с мудрым взглядом.

Покойный ныне литературный критик Виктор Топоров придумал термин «Бродсковлатов». Возможно, это не так, и термин придумал кто-то еще, но Топоров его активно употреблял в «нулевые». На мой взгляд, неправильно смешивать жизнь и творчество таких разных людей несмотря на то, что они были знакомы и даже приятельствовали. Бродским Довлатов восхищался и даже более того, но на литературном поприще держался подчеркнуто независимо. А если критикам в двадцать первом веке приспичило объединить эти два явления советской литературы в один брэнд, что ж, пусть балуются себе.

А еще Довлатов был очень честным человеком. С его честностью могла сравниться только его тяга к литературе и вообще ко всему, что могло затронуть сердце неравнодушного к окружающей действительности человека, то самое сердце, которое протащило его через столько запоев… «Мотор у меня хороший, надежный. Тормозов только нет…». Уже будучи в Штатах в качестве писателя, издателя и эмигранта, Сергей Донатович поймет: здесь все не так, здесь все иначе, чем представляли себе советские диссиденты периода хрущевской оттепели. Здесь ценят время и уважают деньги. Здесь продается и покупается все, даже писательский талант. Может, этого Сергей Довлатов действительно не ожидал.